— Тебе повезло — ты снялся у Германа-старшего.
— Скажешь тоже! На экране где-то бегают дети, среди которых мельтешу я. Мы катались на «собачьей горке» возле школы. Подошла съёмочная группа: «Не могли бы вы поиграть в то же самое, но во дворах? А мы вас снимем». Я, будучи самым бойким, набрался смелости и спросил у оператора, как называется фильм. «Мой друг Иван Лапшин», — ответил он. Я про это счастливо забыл… Много позже отправился в кинотеатр смотреть картину. Увидел знакомые дворы, детей, и пазл моментально сложился.
— Можно гордиться причастностью к мировому кинематографу. Ты же и у Соловьёва снялся.
— Ну, во-первых, я давно понял, что страна, выпускающая «Жигули», не может производить приличные фильмы. Какие машины, такое и кино. И не надо мне говорить про душу. Душой берёт тот, кто херово танцует… Ты смотрела фильм «Левиафан»? Я выключил, когда очень длинный план показывал иконы в автомобиле. Он шёл несколько минут. Сразу стало понятно: аллегории и всё такое… А гордость — непродуктивное чувство, которое всегда про «вчера». Оно мешает двигаться дальше. Ведь будущее реализуется только от неудовлетворённости.
— Я думала, что у артистов главная движущая сила — тщеславие.
— Чистое тщеславие никогда и никому не помогало стать великим. Хотя в детстве, изображая гитарное соло на швабре, я мечтал, что девчонки будут смотреть на меня восторженными глазами.
— Что тебе нравилось петь?
— «Уно моменто», «Постой, паровоз», композиции из «Бременских музыкантов». Мне вообще импонировали шуточные и танцевальные песни. При этом я не был меломаном, как, например, мой двоюродный брат, у которого был проигрыватель, стоивший космических денег, и который как на работу ходил на рынок в Автово, где покупал и обменивал свои раритетные «пласты». Я родился в эпоху кассет, когда джинсы стали уже общим местом. Зато современный плеер был эксклюзивом, доступным только фарцовщикам.
— Сейчас все бросились вспоминать 90-е. Как тебе жилось?
— Это время открытых возможностей с совершенно непредсказуемым завтрашним днём. Люди, ложившиеся спать в одном социальном статусе, могли проснуться совершенно в ином. Динамично, круто и опасно.
— С бандитами встречался?
— Это девушки с ними встречались… Если ты начинаешь говорить на бандитские темы, подбирай слова и «следи за базаром». На самом деле у меня были приятели из этой категории граждан. Но бандитами они были в представлении обывателя.
— Или в представлении Уголовного кодекса.
— Да брось! Весь город Санкт-Петербург был одной организованной преступной группировкой, просто кто-то отдавал себе в этом отчёт, а кто-то нет. Помню, одной группировке попало в руки «Радио России Ностальжи». Они предложили нам заполнить эфир какой-нибудь х…й. Так мы с корешем каждую среду стали сидеть на Невском проспекте в открытой студии, а по-человечески — в витрине. В райдере у нас значилась бутылка водки, на которой мы, разумеется, не останавливались. Бухали и п…ли на весь город, слава богу, не на страну, иначе нас бы быстро нашли. В таком режиме продержались месяца два.
— Не пить было слабо?
— Решительно! Мы дали друг другу слово. Более того, после столь основательной тренировки через год мы дали друг другу слово пить каждый день. Продержались пять лет. Тогда казалось, что бухать — это круто. У меня даже был слоган: водка — это я. В моей жизни был день, когда я думал, что сдохну.
— Что спасло?
— Не поверишь! Когда в квартире становилось невыносимо грязно, мы вызывали шлюх, сразу штуки по четыре, чтобы уборка веселее шла. Так вот эти, так сказать, дамы полусвета в те времена, кроме мартини, ничего не пили. Этим напитком я однажды нажрался в хлам. Проснулся утром. Андромедыч (Андрей Антоненко, клавиши, туба) куда-то ушёл, шлюхи тоже. Глаза открываю — прорвана батарея. Вода хлещет, а мне настолько х…о, что я не могу пошевелиться. Хорошо, что Андрюха вернулся. Принёс мне, как сейчас помню, две бутылки «Клинского крепкого». Оно меня спасло: я смог уснуть и выжить. И знаешь, это прекрасно.
— Что «это»?
— Разговор со смертью, пограничная ситуация, которая позволяет тебе ценить жизнь. В последнее время мне перестало нравиться пить. Так что теперь я делаю это редко.
— Ты что — подался в поклонники ЗОЖ?
— Это очередная мифология, которую нам пытаются навязать. Любой образ жизни нездоровый. Я себя ни в чём не ограничиваю. Ем тортики, пью раз в два месяца. И не могу сказать, что сильно переживаю.
— Просто ты заменил алкоголь «Инстаграмом». Про горячую любовь к крепким напиткам все знают. А закон ты нарушал?
— Так я тебе и сказал! Книжки воровал в сельской библиотеке. Конкретно мной был украден журнал «Иностранная литература», в котором был впервые опубликован роман Умберто Эко «Маятник Фуко». Уверяю, я никому не навредил. Ну кто в посёлке Вронница Новгородской области будет читать Эко?
— Слушай, а ты в 90-е на митинги ходил?
— Баррикады, листовки… Я почувствовал абсолютное счастье, когда над исполкомом нашего района спустили красный флаг и подняли триколор. Но после расстрела Белого дома стало неинтересно. В 98-м году настала новая ж…а — все резко обеднели. Это был обвал и катастрофа. Денег просто не было. Всё встало. Месяц никаких движух, а потом все ринулись бухать и веселиться: или на последние, или в долг. Людям снова пришлось активно шевелить мозгами, заново строить жизнь. Многие поменяли работы, схемы. Эта ломка взбодрила. Между прочим, сейчас будет так же.
