– Начали вспоминать зарю нового телевидения, и у вас прямо глаза загорелись.
– Я считаю, лучший эпизод в моей жизни – 90-е годы и до 2000-х, когда мы десять лет работали, имели свой эфир, могли делать всё что угодно. И самое главное, делали всё так, что никакого г… особо и не было. Вроде бесцензурно, но всё делали по делу. Это был счастливый период, когда телевидение само себя регулировало. Оно само знало, что надо народу. Народ хотел это смотреть. Тогда телевидение было единственным каналом коммуникаций со страной и с людьми. Здесь работали потрясающие профессионалы, а какие люди значительные приходили в студию, просто ух! Глаз ломило от количества даже не звёзд, а от уникальных, умных, потрясающих людей. И самое главное, что оттуда шла реальная история. Разговаривали о том, что интересовало всех: о чём думали, о чём спорили, с чем не соглашались.
Помнишь, как у нас было в «Пресс-клубе»? Они же все были: и такие, и эдакие. Все ругались, но какие были живые, реально интересные, приятные, производили какое-то впечатление. Все как-то могли разговаривать друг с другом. Как только мы оторвались друг от друга, отсоединились и перестали контачить, плюсы-минусы перестали контачить, и всё сразу потухло. И превратилось в ерунду. Вот в чём проблема современного телевидения: нет совершенно жизни. Она вся выдумана, сконструирована. Будущее за тем телевидением, которое будет правдивым.
«Начиналось всё, конечно, случайно. До «Пресс-клуба» и АТВ мы с Кирой больше года снимали всякие документальные программы, которые гордо именовали фильмами, пока не наткнулись на МЖК. Это было знаменитое движение в конце прошлого века – молодёжные жилые комплексы. Молодым в 80-е получить квартиру было почти невозможно. Только по блату или вступив в кооператив – и это если имелись богатые родственники. Очереди на своё жильё можно было дожидаться очень долго, иногда до старости. Вот тогда кто-то умный из комсомольцев и придумал, чтобы молодые сами строили себе жильё: хорошая возможность занять чем-то полезным руки, да и мозги освободить от ненужных мыслей. Молодой и хваткий архитектор Юра, руководитель одного из таких МЖК, – они неплохое место себе нашли, сразу за французским посольством, – после того, как поучаствовал в нашей сьёмке, предложил сделать в его центре видеостудию и выделил нашему новорождённому кооперативу пару комнат. Это был не просто подарок хорошего человека. Юра выступил как демиург, созидающий неведомое, потому что повернул наши мозги на 180 градусов, и мы увидели новую страну, которая открывалась небывалыми возможностями. Этим знанием мы тогда очень отличались от всех работавших на советском телевидении: мы первыми научились сами зарабатывать себе на хлеб. А потом и на более существенное.
Жизнь за окнами «Останкино» становилась до крайности любопытной. Начинала цвести и колоситься самая настоящая нэпманщина – со стрельбой, малиновыми пиджаками и золотыми цепями, барахолками, варёными джинсами, первыми тяжеленными компьютерами, коммерческими магазинами и ресторанами. Пока ещё стоял Союз, телевидение, как и вся страна, существовало по инерции. Статус, техника и эфир у «молодёжки» были, а вот платить людям было нечем. Тут и пригодился наш кооперативчик – люди могли работать с нами по договорам. Никто ничего не понимал до такой степени, что наш юрист, красавец Тоша (сегодня – генеральный директор телеканала «Россия-1» А.А. Златопольский. – Прим.), пошёл счёт открывать в простую сберкассу, а договоры мы писали с ним вместе на кухне. Оказалось, что я умею невозможные для моей прошлой жизни вещи – например, придумывать возможности для выживания и вести переговоры с очень неприятными людьми. От одной истории до сих пор мурашки по коже.
Пошли с юристом разбираться с фирмой, которая просрочила оплату за съёмку, а попали к самым натуральным бандитам. Лица главного не помню – что-то коротко стриженное и сытое, – но прямо вижу короткопалую пятерню и толстые пальцы, перебирающие чётки. И голос его, который то ли задавал вопросы, то ли отдавал команды. И тихие шаги за спиной. Как целыми ушли, не знаю – спасибо Тоше. Удивительной хладнокровности оказался парень. Словом, пришлось учиться разбираться в финансах, не просто снимать рекламу, но и организовывать целые бартерные цепочки – меняли джинсы на гвозди, гвозди на унитазы, а унитазы на бананы, за которые получали деньги для производства программ. Благодаря этим комбинациям, а ещё сьёмкам концертов, клипов и заказных фильмов, мы и выживали, совместно с «молодёжкой» выдавая в эфир «Пресс-клуб».
Так что я не опустил лапки, как многие брезгливые коллеги, которые тогда вели себя как потерявшиеся дети, а выживал. В наших двух комнатках появился холодильник и два телевизора «Сони» из того самого бартера, а ещё мы купили мечту каждого советского человека – голубой унитаз. А потом вообще пошли в разнос и наняли секретаршу Таню, которая печатала одним пальцем, но зато была очень красивой. А в «Останкино» царила тоска – регулярно платили только новостникам. Поэтому на летучках, где мы изредка появлялись, на нас смотрели как на инопланетян, обученных чудесным методам выживания. Но сколько б мы ни объясняли, и совершенно искренне, как и что надо делать, эта наука не заходила в устроенные особым образом советские головы. Они расшифровывали наши умения как фокусы по обману государства и ждали, когда нас заметут».
(Фрагмент из неопубликованной книги Анатолия Малкина «Игра в телевидение»)
– Вы сегодня телевизор смотрите?
– А ты видишь, что сейчас происходит? Я просто включаю как профессионал: минуты три-пять мне любопытно, как они пререкаются у Соловьёва. Как они всё-таки слышат и орут. И как это всё происходит. С точки зрения психиатрии или с точки зрения Пинтера или Ионеско… Это очень любопытно. Абсолютный театр абсурда, и вот с этой точки зрения, я считаю, это абсолютно жанровая вещь. Как бывшая жена Петросяна. Её можно не воспринимать, но она абсолютный жанровый человек. Она клоун стопроцентный. Она – образ. Ей не надо ничего играть. Она выходит, и начинается смех.
Да, телевидение иногда часто хочет стать большим, чем телевидение. Просто действует власть камеры, власть микрофона. Заметь, все ведущие – они даже не разговаривают, они слушают переливы своего голоса. Это такой секс с самим собой. Человек влюбляется в свой образ…
– Вы всегда предостерегали людей от того, чтобы они рвались в ведущие, шутили, что это гормональный фон меняет. В общем, вы довольно иронично к этой профессии относились. Но вдруг сами в ведущие пошли. Чего вдруг?
– Мне предложил Сергей. Неожиданно. (Сергей Шумаков, директор телеканала «Культура». – Прим.). Говорю: Серёжа, а ты уверен? Ну, давай попробую. Я, правда, ужасно стесняюсь стоять и разговаривать. Раз попробовал, два попробовал. Ну, первые две-три передачи – это такой стыд был! А потом посмотрел эти передачи в записи на повторе. Оказалось, ничего. Если вернуться к профессии ведущего, во-первых, ощущаешь ужасный драйв. Три часа держишь тридцать человек вот так в руке (Малкин показывает кулак), дирижируешь, заставляешь смеяться, не даёшь говорить банальности, объединяешь. Это самое главное. И это у меня получилось. На самом деле, приятно получить из всего этого какую-то хорошую эмоцию, чтобы люди были счастливы, чтобы им было хорошо. Наверное, гормональный фон изменился.
