Август в городе – это пыль, раскалённый асфальт и пустота. Все, кто может, сбежали к морю, оставив свои квартиры на попечение консьержей и тишины. Я остался один, и это одиночество вдруг стало материальным, почти осязаемым. А потом она пришла. Просто улеглась на прохладную плитку у моей парадной, огромная, рыжая, с спокойным взглядом из-под полуприкрытых век. Я замер у лифта, не решаясь пройти мимо. Она не рычала, не шипела – она ждала. Но кого?
Сначала я думал, это галлюцинация от жары или чья-то потерявшаяся собака невиданной породы. Но нет – это была самая настоящая львица. Я позвонил в управу, потом в зоопарк – никто не сообщал о пропаже. Соседи, выглянувшие на шёпот, лишь пожимали плечами: «Спит и пусть спит, не буди». Вечером я поставил ей миску с водой, которую она игнорировала, а ночью мне приснился сон из детства: я на даче, август, и слышен чей-то отчаянный, зовущий крик в сосновом лесу.
Синастрия и тень
Утром львицы на месте не было. На плитке остался лишь отпечаток её тела и ощущение нереальности произошедшего. Я пытался заняться делами, но всё валилось из рук. В отчаянии я открыл приложение, куда когда-то забил наши с Аней данные. Мы смеялись тогда над этими звёздами, но сейчас мне нужна была любая зацепка. Синастрия всплыла мгновенно – редкий, кармический аспект, который бывает раз в несколько лет. Его пик как раз приходился на эти августовские дни. Именно в августе мы всегда необъяснимо встречались после долгих месяцев молчания, будто некая невидимая сила сталкивала нас в переулках или в переполненном кафе.
Я лихорадочно начал перебирать старые сообщения, фотографии, ища хоть что-то, что могло бы объяснить нынешний абсурд. И наткнулся на забытое видео пятилетней давности: мы на пляже, август, за кадром кричит её пьяный дядя, а она, смеясь, рассказывает мне местную байку про призрак цирковой львицы, сбежавшей во время эвакуации в сорок втором и с тех пор бродящей по городу в поисках дрессировщика, которого потеряла. «Она ждёт его у дверей, понимаешь? – говорила Аня. – Она не может войти и не может уйти». Я тогда не придал этому значения.
Два страха
Телефон дрогнул в руке – новое сообщение. Не от Ани. От её сестры, с которой мы не общались годы. «Лёш, ты не поверишь, – гласило сообщение, – Аня только что звонила, она в городе, сказала, что ей показалось, будто кто-то звал её под окнами…» Я обомлел. Аня должна была быть за тысячу километров отседова, её отпуск только в сентябре. Холодный пот выступил на спине. Что, если эта встреча в августе – не счастливый случай, а что-то иное? Что, если мы встречаемся не для чего-то, а от чего-то?
Я подбежал к окну, вглядываясь в сумеречный двор. Никого. Тишина была оглушительной. И тогда я услышал другой звук – скрип половицы в прихожей. Тот самый, который я смазал маслом ещё позавчера. В квартире, которую я тщательно закрыл на все замки, кто-то был. Кто-то, кто пришёл не через дверь. Львица ушла, но то, что она стерегла, уже оказалось внутри.
Не гость, а хозяин
Я застыл, сердце колотилось где-то в горле. Медленно, словно во сне, я повернулся. Из спальни вышел он. Высокий, тощий, с лицом, которое я видел лишь на той старой видеозаписи. Пьяный дядя Ани, которого не стало три года назад. Он улыбался той же пьяной, блуждающей улыбкой, а в руках он сжимал не бутылку, а старый, пожелтевший от времени афишный лист, свёрнутый в трубочку. «Цирк шапито! – сипел он, протягивая его мне. – Ты же дрессировщик. Она тебя ждала. Всё ждала у двери. Аня-то при чём? Она просто кричит похоже…»
И я понял. Понял, что львица стерегла не мою дверь. Она стерегла его. Призрака, застрявшего в петле августовского вечера, в моменте перед той самой эвакуацией. А наш с Аней аспект, эта магнитная тяга, была лишь эхом – эхом её тоски по нему, эхом его вины, таким сильным, что оно притягивало всех, кто был рядом. Мы были лишь статистами в их вечном спектакле. Он развернул афишу, и я увидел на ней юного, улыбающегося мужчину с тигром – и его глаза. Его живые, незнакомые глаза. Львица ушла не потому, что её страж пришёл. Она ушла потому, что наконец-то отпустила его.
