Из потертой кожи старой сумки, купленной на распродаже, выглянул черный блестящий нос и пара настороженных глаз. Я замер, не веря собственному зрению. Оттуда, из глубины, на меня смотрела живая норка. Поездка в метро и эта нелепая находка на пыльном чердаке родительского дома – всё смешалось в голове. Я машинально потянулся к внутреннему карману пиджака, где лежала та самая записная книжка, случайно обнаруженная утром. Казалось, прошлое решило вернуться ко мне самым неожиданным образом.
Я осторожно приоткрыл молнию сумки шире. Зверек, напуганный резким светом и шумом вагона, забился в угол, свернувшись в дрожащий пушистый комок. Рядом с ним лежал смятый конверт, из которого выглядывал уголок знакомой коричневой обложки. Я вытащил его, и по спине пробежали мурашки. Это была моя старая записная книжка, та самая, что я потерял лет семь назад, в самый разгар отношений с Леной. Я помнил каждую потёртость на углу, каждое пятно от кофе. Как она могла оказаться здесь, сейчас, в сумке, которую я не использовал месяцами?
Развитие со ставками
Дома, устроив нежданного гостя в коробке со старыми свитерами, я принялся листать пожелтевшие страницы. Чернила расплылись, но записи были читаемы – номера телефонов, идеи для статей, которые так и не были написаны, глупые стишки для Лены. И её рисунки на полях – маленькие солнышки и котики. Я улыбнулся, но улыбка застыла, когда я наткнулся на вклеенный листок. Это была распечатка старого чата, нашего с ней последнего, горького разговора. Слов, которые уже нельзя было забрать обратно. Я отложил книжку, чувствуя, как накатывает старая, знакомая вина. Зачем я это хранил? Зачем сейчас это нашел?
На следующее утро я обнаружил, что норка сбежала из коробки. Сердце упало. Я обыскал всю квартиру, заглядывая под кровати и за шкафы, и уже почти отчаялся, как услышшал тихий шорох из кухни. Она сидела на столе и деловито грызла забытое вчера печенье. Я вздохнул с облегчением, но тут же заметил нечто странное. Рядом с ней лежала ещё одна, совсем крошечная записная книжка, похожая на ту, старую, но новую. Я её раньше никогда не видел. Открыв её, я обомлел. На первой странице аккуратным, чуть дрожащим почерком было выведено: «Верни, когда прочитаешь. Л.».
Два мини-клиффхэнгера
Телефон завибрировал в кармане, заставляя меня вздрогнуть. Незнакомый номер. Я ответил, и в трубке послышалось ровное, безэмоциональное дыхание, а потом – щелчок. Я перезвонил – номер не существовал. По спине пополз холодок. Я посмотрел на новую записную книжку, и мне почудилось, что страницы в ней шевельнулись сами по себе, будто кто-то только что её перелистнул. Я резко отшвырнул её на диван. Это уже не было смешно. Казалось, сама комната сжимается вокруг меня, наполняясь незримым, давящим присутствием.
Вечером, пытаясь отвлечься, я включил телевизор. Экран мигнул и погас. В наступившей тишине я услышал тот самый звук, от которого кровь стынет в жилах – тихое, настойчивое царапанье в прихожей, точно кто-то маленький и когтистый пытается выкопаться из-под двери. Я замер, прислушиваясь. Звук повторился, уже явственнее, прямо из-за спины. Я медленно обернулся. Дверь в спальню была приоткрыта, и в щели мелькнуло что-то тёмное и быстрое. Я понял, что это не просто находка. Это было послание. И его кто-то или что-то пыталось сейчас забрать обратно.
Финал-твист
Адреналин заставил меня действовать. Я схватил обе записные книжки и, не раздумывая, швырнул их в камин, поднес зажигалку. Бумага занялась мгновенно, языки пламени жадно лизнули коричневую кожу. И в этот миг раздался оглушительный, яростный визг. Я обернулся. На пороге кухни, выгнув спину и ощетинившись, стояла та самая норка. Но теперь её глаза glowed неестественным алым светом, а из горла вырывался не звериный, а почти человеческий, полный ненависти рык. Она метнулась к огню, но было поздно – от книжек остался лишь пепел.
Визг стих так же внезапно, как и начался. Норка замерла, а затем просто… рассыпалась. Не в пепел, а в кучу пыльной трухи, словно была слеплена из старого песка. Я стоял, не в силах пошевелиться, глядя на это. Потом мой взгляд упал на почтовый конверт, валявшийся на полу. Я поднял его и на обратной стороне, под слоем пыли, разглядел слабый карандашный рисунок, который не заметил раньше. Лена рисовала его в тот день, когда мы поругались – маленькую, смешную зверюшку с хитрыми глазками, а подписала: «Мой личный бесёнок. Пусть тебя мучает совесть». Она всегда говорила, что её обиды материальны. Я думал, это шутка.
