В четверг, ровно в полдень, я стоял у вольера со слонихой Майей в нашем провинциальном зоопарке и чувствовал себя последним болваном. Неделю как я забыл всё о нашем с Ликой последнем разговоре – том самом, после которого она ушла, хлопнув дверью. Помнил лишь вкус соли на губах от её слёз и оглушительную тишину в квартире после. А без этих слов я был просто пустым местом в пиджаке, бессмысленно тыкающим пальцем в экран телефона.
Майя, обычно спокойная и меланхоличная, сегодня вела себя странно. Она не отходила от ограды, её маленькие умные глаза, похожие на потрескавшиеся камешки, были прикованы ко мне. Она мотала головой и издавала тихое, похожее на ворчание урчание. Казалось, она хочет что-то сказать, но не может. Я пришёл сюда, потому что это было наше с Ликой место, последняя точка, где я ещё что-то смутно ощущал. Глупая надежда, что стены помнят то, что упустил мой мозг.
Развитие со ставками
Внезапно Майя замерла, набрав в лёгкие воздуха. Она медленно, почти церемонно, подняла свой могучий хобот, развернув его кончик в мою сторону. И в этот самый миг сквозь редкие облака пробился ослепительный луч солнца. Я зажмурился, и на сетчатке у меня вспыхнуло и на секунду застыло яркое пятно – слепящий отпечаток светила. Словно кто-то сделал моментальный снимок прямо у меня в голове. И в этой вспышке родилась мысль, чуждая и навязчивая: а что, если я стёр это сам? Не забыл, а намеренно вырезал из памяти, потому что было невыносимо больно слышать правду из её уст?
Я отшатнулся, натыкаясь на какого-то подростка в наушниках. Он что-то пробормотал, но я уже не слышал. По дороге домой мир будто сдвинулся на пару градусов. Огни светофоров плыли, растягивались в длинные цветные полосы. Я ловил на себе взгляды прохожих, и мне казалось, что они знают. Знают, что я – предатель собственной истории, трус, спрятавшийся от самого себя. Я достал телефон, чтобы позвонить Лике, но палец замер над её иконкой. А что, если она подтвердит мой самый страшный страх? Что я не просто забыл, а сбежал.
Два мини-клиффхэнгера
Дома я нашел на тумбочке её заколку-«крабик». Она лежала там с самого её ухода, я просто отодвигал её в сторону, не решаясь выбросить. Я взял её в руки, и холод металла вдруг обжёг кожу. И я почувствовал не память, а её призрак – отчаянную ярость, с которой она вонзила эти слова в меня, и леденящее спокойствие, с которым я, должно быть, их принял. Я не помнил слов, но помнил температуру того момента. Лёд и пламень. И тут же в голове пронеслось: а вдруг это была не ссора? Вдруг я сказал что-то такое, после чего уходить должна была не она, а я? Что-то непоправимое.
Поздно вечером я включил телевизор, чтобы заглушить тишину. На научном канале говорили о астрономических явлениях. Диктор с безразличным лицом вещал о том, что сегодня вечером Юпитер входит в какой-то там транзит, оказывая мощное гравитационное воздействие на магнитосферу Земли, что может вызывать у чувствительных людей мигрени и временные нарушения памяти. Я вырубил телевизор. В голове стучало: «гравитационное воздействие». Словно гигантская невидимая рука качнула не планету, а что-то внутри моего черепа. И второй страх накрыл меня, ещё более жуткий: а что, если это не я? Что если это какой-то космический сбой, и завтра я проснусь и не вспомню уже ничего – ни её лица, ни своего имени?
Финал-твист
Я не выдержал и позвонил. Трубку сняли почти сразу, будто ждали. «Лика», – выдохнул я. В ответ – тишина, лишь прерывистое дыхание. И тут в окно снова ударил луч света – не солнца, а фар проезжающего грузовика. Он скользнул по стене, осветив плакат с изображением созвездий, который мы клеили вместе, и на секунду высветил царапину на паркете. Ту самую, от ножки кресла, которое я швырнул тогда в порыве слепого, ничем не спровоцированного гнева. Не она кричала. Кричал я. Потом плакала она. А я стоял и смотрел на неё, и мир сузился до этой царапины на полу. И я сказал. Сказал, что ненавижу её жалость. Что её слезы – это оружие. Что она душит меня своей любовью. Сказал, чтобы она уходила. Навсегда.
Юпитер ни при чём. Майя-слониха просто хотела сена. Всё было куда проще и страшнее. Память вернулась не через звёзды и не через хобот. Она прорвалась через тишину в трубке, через эту знакомую царапину на полу – тихий, вещественный свидетель моего предательства. Я не забыл. Я загнал это так глубоко, чтобы продолжать считать себя хорошим парнем, которого бросили. А она молчала все эти дни, потому что дала слово. Моё последнее, жестокое слово, которое она, в отличие от меня, послушалась. «Лика, – снова прошептал я, и голос сломался. – Это я… Это я тебя прогнал». И тогда она на другом конце провода наконец разрыдалась.
