В старом доме деда время текло иначе, густея к ночи, как кисель. Я приехал разобрать хлам перед продажей, и тишина здесь была не пустой, а плотной, настоянной на пыли и воспоминаниях, которых у меня не было. Единственным посетителем была белая сова – призрачный часовой на ели у заколоченного окна в гостиной. Она появлялась в сумерках, садилась на одну и ту же ветку и смотла внутрь пустых глазниц дома своим круглым, бездонным взглядом. Я ловил себя на мысли, что жду её, этого единственного признака жизни в замкнутом пространстве прошлого.
На второй день я услышал скрип. Не уличный и не ветровый – он шёл изнутри, из-за той самой доски, что наглухо закрывала окно. Похоже было на то, как будто сухое дерево с усилием подаётся, готовое треснуть. Я потрогал шершавую древесину – холодную, неподвижную. Позвонил маме, спросил про окно. «Оно всегда было забито, сынок, ещё с моего детства. Дед говорил, что там сквозняк, который гасит свет». Вечером сова прилетела снова. Она сидела недвижно, а потом медленно, с невозмутимой важностью, моргнула. И в тот же миг в доме что-то щёлкнуло, будто повернулся огромный замок.
Ночь я провёл в тревоге, ворочаясь под тяжёлым одеялом. Каждый шорох казался шагом. Мне почудилось, будто кто-то осторожно переставляет стопки книг в гостиной, а потом – будто детский смех, приглушённый слоями времени, просочился сквозь стену. Я вжался в подушку, боясь пошевелиться. Это были не просто страхи одиночества; это было чувство, будто я не один в этом доме, будто кто-то или что-то ждало своего часа, чтобы заявить о себе, и мой приезд стал тем самым ключом.
На следующую ночь я не выдержал. Полная луна заливала двор мертвенным сиянием, и сова на ветке казалась вырезанной из бумаги. Я спустился в гостиную с фонарём. И замер. Одна из досок на окне слегка отошла, образуя узкую чёрную щель. Сердце заколотилось. Я подошёл ближе, и в этот момент луна, плывущая по небу, встала точно напротив щели. Лунный свет тонким лезвием проник внутрь и упал на противоположную стену, высветив не ровную поверхность, а… тень от карниза, которого там никогда не было. И тогда я понял. Это было не окно.
Я упёрся плечом в сухую древесину. С громким скрежетом, осыпая меня трухой, доска поддалась. За ней не оказалось ни стёкол, ни рамы. Была ниша, а в ней – старый, пыльный проектор «Луч». На его корпусе лежала маленькая коробка с плёнкой. Руки дрожали, когда я зарядил её и направил объектив на стену. На белой известке затанцевали чёрно-белые кадры: мой дед, молодая женщина с смеющимися глазами, которую я видел лишь на старых фотографиях, и маленькая девочка – моя мама. Они запускали воздушного змея, смеялись. А потом дед один, он что-то прятал в нишу и заколачивал её, его лицо было мокрым от слёз. Он не скрывал сквозняк. Он прятал свою боль, свою память о счастье, унесённое той же болезнью, что забрала его жену. Сова моргнула не для чуда. Она просто сидела на ветке, а я, готовый к тайне, увидел в обычном движении знак. Луна лишь осветила то, что было спрятано, но не забыто.
