Содержание
Телефон завибрировал в кармане джинс с низким, монотонным гулом, больше похожим на работу старого холодильника, чем на звонок. Я достала его, ожидая увидеть спам или уведомление от банка, но экран был черным и холодным. Гул прекратился так же внезапно, как и начался, оставив после себя лишь легкую вибрацию в кончиках пальцев и странное ощущение, будто что-то важное только что прошло мимо, не оставив и следа.
Это было во вторник, за день до еженедельного хорара, на который я ходила от скуки и тлеющей надежды найти хоть какой-то смысл в этом городе. Я уже почти забыла про этот случай, списав на глюк железа или переутомление, но этот звук, глубокий и нечеловеческий, почему-то врезался в память.
Незапланированный хорар
Среда встретила меня ливнем. Я почти развернулась у дверей community-центра, но вспомнила вчерашний гул – иррациональное чувство велело зайти. В зале пахло мокрыми куртками и старыми книгами. Я устроилась на последнем ряду, стараясь не привлекать внимания. Ведущий, немолодой мужчина с уставшим лицом, говорил о важности наставничества, о том, как одна встреча может перевернуть жизнь. Его слова текли мимо, пока он не предложил практику: закрыть глаза, сосредоточиться на вопросе и вытянуть наугад бумажку с именем из старой деревянной шкатулки.
Я потянулась к шкатулке с мыслью «почему бы и нет». Бумажка была смятой, уголок надорван. Я развернула ее. Кривым, похожим на дрожащие усики пчелы почерком было выведено: «Лаврентий». Больше ничего – ни фамилии, ни контактов. Имя показалось мне старомодным, почти вымершим, как тот гул в телефоне. Я почувствовала легкую дрожь – не от восторга, а от недоумения. Что это за игра? Кто этот человек и зачем он мне?
Страх первый: игра без правил
Дома я попыталась найти хоть что-то о Лаврентии в городе. Соцсети, форумы, даже старые телефонные справочники – ноль. Это имя будто стерли из реальности. А вечером телефон снова издал тот же низкий гул. На этот раз экран на секунду вспыхнул и погас, но я успела заметить странную пиксельную рябь, сложившуюся в подобие сотов. Меня охватил холодный страх. Это была не случайность. За мной наблюдали, или я сошла с ума, и мой собственный гаджет начал издеваться надо мной.
Страх второй: тихий звонок
В четверг утром раздался звонок с неизвестного номера. Я подняла трубку, услышав лишь ровное, монотонное жужжание, идентичное вчерашнему гулу. Оно длилось ровно десять секунд и оборвалось. Я перезвонила – номер не существовал. Теперь страх стал конкретным, почти осязаемым. Кто-то или что-то методично преследовало меня, используя имя незнакомца как приманку. Я боялась выходить из дома, каждую тень принимала за угрозу. Этот Лаврентий был уже не потенциальным наставником, а призраком, заманивающим в ловушку.
Адрес в сотах
Отчаявшись, я вбила в поиск просто «Лаврентий» и первые попавшиеся цифры – время того звонка: 10:47. С третьей страницы выдачи, в архиве какого-то краеведческого forumа, всплыл старый пост десятилетней давности. Кто-то спрашивал о реставраторе старинных часов Лаврентии Петровиче, упоминая его адрес – улица Садовая, 18, и сноску: «Мастерская в глубине двора, ищите вывеску с пчелой». Сердце ушло в пятки. Вывеска с пчелой. Соты на экране. Гул.
Мастер тишины
Двор на Садовой, 18 оказался колодцем, заставленным ящиками с старыми яблонями. В глубине действительно висела выцветшая деревянная вывеска: на ней была вырезана неумелая, но узнаваемая пчела. Дверь в мастерскую была приоткрыта. Внутри пахло воском, деревом и металлом. За столом, под лампой с зеленым абажуром, сидел седой мужчина и с помощью лупы ковырялся в механизме огромных стенных часов. Он поднял на меня глаза, и в них не было ни удивления, ни вопроса.
«Я думал, ты не придешь», – сказал он спокойно. Его голос был тихим и скрипучим, как шелест старых страниц. Он отложил инструмент и достал из ящика стола старый, допотопный мобильный телефон с толстой антенной. «Прости за тревогу. Это мой передатчик. Сигнал слабый, пробивался только на близкие расстояния, да и то с помехами. Гул – это он так соединяется с сетью. Современные аппараты его чувствуют, хоть и не понимают».
Он оказался глухонемым от рождения. Лаврентий Петрович объяснялся записками, его почерк – те самые дрожащие усики, которые я приняла за пчелиные. Он decades чинил часы по всему городу и видел, как люди бегут, не слыша ни себя, ни других. Он искал того, кто услышит тишину. Его «передатчик» искал не голос, а внимание – редкую частоту, на которой кто-то заметит аномалию в своем привычном шуме и пойдет на ее зов. Он не мог позвать сам. Он мог только гудеть в чужих телефонах и ждать, откликнется ли кто-то на этот зов без слов. Его наставничество начиналось не с лекций, а с умения слушать тишину между тактами маятника.
