Содержание
Каждый четверг ровно в шесть она появлялась у витрины ювелирного магазина «Эпоха». Я приходил раньше и ждал, наблюдая, как её отражение скользит по тёмному стеклу рядом с золотом циферблатов. Мы не договаривались, это было странное, немое правило. Она смотрела на часы, я – на неё. Единственным знаком был лёгкий кивок, после которого мы расходились. Я шёл домой, сжимая в кармане старый билет из океанариума, а она растворялась в вечерней толпе.
Я боялся нарушить этот хрупкий ритуал. Боялся, что однажды она просто не придёт, и наша молчаливая история закончится, так и не начавшись. А ещё я боялся подойти и заговорить, потому что тогда пришлось бы рассказать правду. Правду о том дне, о скользком льду и о том, почему я теперь вглядываюсь в каждое женское лицо, ища в нём тень упрёка или прощения.
Лёд и стекло
Всё началось два месяца назад. Я водил племянника в океанариум. У вольера с пингвинами было особенно людно. Небольшая женщина в синем пальто, заворожённо смотревшая на животных, слишком близко наклонилась к ограждению. Резкий крик ребёнка позади заставил её вздрогнуть и отшатнуться. Под ногой, на которую она перенесла вес, лежала льдинка, упавшая с чьих-то зимних ботинок. Она поскользнулась, её тело описало неуклюжую, почти невесомую дугу. Я инстинктивно бросился вперёд и успел подхватить её, прежде чем она ударилась о бетонный пол. В глазах у неё мелькнул не страх, а какая-то детская растерянность. Мы молча подняли её сумочку, рассыпавшиеся по полу мелочь. Она поблагодарила сдавленным шёпотом и быстро ушла, не назвав имени. Я подобрал с пола смятый билет.
На следующей неделе я увидел её у витрины с часами. Она стояла неподвижно, словно загипнотизированная маятником самого дорогого хронометра. Я остановился в нерешительности, не зная, как начать разговор. Она повернула голову, узнала меня, и на её лице промелькнуло то самое замешательство. Вместо слов она лишь кивнула. И я, дурак, в ответ сделал то же самое. Так родился наш четверговый обряд. Я начал приходить туда каждую неделю, надеясь, что однажды она заговорит первой. Я приносил с собой тот самый билет, словно талисман, напоминание о нашей первой встрече. Я уже почти решился, как вдруг заметил перемену.
Трещина
В прошлый четверг она пришла бледная, с красными глазами. Её взгляд скользил по часам, но не видел их. Она не кивнула, а лишь бросила на меня короткий, полный какой-то неизбывной тоски взгляд, и тут же её накрыла волна прохожих. Сердце упало. Что-то случилось. Может, она больна? Или она наконец поняла, насколько я жалок со своим молчаливым преследованием, и этот взгляд был последним предупреждением?
Сегодня её не было. Я простоял у витрины сорок минут, пока продавец внутри не начал бросать на меня подозрительные взгляды. Ледяной комок страха сдавил горло. Всё кончено. Я медленно побрёл прочь, чувствуя себя окончательным неудачником. И тогда мой телефон пролепетал незнакомый номер. Голос в трубке был жёстким, официальным: «Здравствуйте. Это администрация океанариума. Мы бы хотели встретиться с вами по поводу инцидента два месяца назад. Наша сотрудница…» Я не слушал дальше. Сотрудница. Значит, она там работала. И теперь из-за того падения у неё проблемы? Меня ищут, чтобы предъявить обвинение? Или что-то хуже?
Дирекции подсказали
Меня провели в кабинет с стеклянными стенами, за которыми плавали тени акул. За столом сидел немолодой мужчина в форме с бейджем «Директор». Рядом – женщина, та самая, из витрины. Она смотрела в стол, теребя платок. «Мы просмотрели запись с камер наблюдения», – без предисловий начал директор. Я приготовился услышать всё что угодно. Обвинение в харассменте, в преследовании, в том, что я стал причиной её увольнения.
«Вы поймали нашу сотрудницу, Анну, – он кивнул в её сторону, – когда она падала. Видео чётко показывает, что без вашей реакции она могла получить серьёзную травму. Мы ей этого не говорили, но в тот день она… она проходила испытательный срок. Любой инцидент, особенно по её вине, привёл бы к увольнению». Я остолбенел. Директор тяжело вздохнул: «Анна с детства заикается. Сильно. После стресса – почти невозможно разобрать речь. Она боялась, что если заговорит с вами, чтобы поблагодарить, вы подумаете бог знает что. А потом… потом ей стало стыдно, что она вас избегает. Она видела, что вы ждёте её у часов каждую неделю. Это её способ быть рядом, когда слова отказывают».
Почему мы встречаемся у витрины с часами…
Анна подняла на меня глаза. В них не было ни упрёка, ни страха. Только измождение долгого молчания. Она с силой выдохнула и медленно, преодолевая каждую букву, проговорила: «Ч-часы… там… б-большая… т-тишина». Она имела в виду не витрину. Она имела в виду пространство между нами, которое ей было так трудно наполнить звуком. И наши встречи у хронометров, отмеряющих секунды молчания, были для неё единственно возможным диалогом. Директор протянул мне тот самый смятый билет, который я, оказывается, выронил два месяца назад: «Мы нашли его при уборке. Ваше имя и номер телефона были на обороте. Анна попросила нас помочь ей вас найти. Чтобы наконец-то сказать». Она снова посмотрела на меня, и её губы дрогнули в подобии улыбки. Не в витрине, а в её глазах, на мокром от слёз стекле, покачнулось и выпрямилось моё собственное отражение.
