Содержание
Вода из-под крана на кухне пахла прудом. Не просто затхлостью, а именно густым, жирным запахом тины и водорослей, от которого сводило зубы. Я поморщился, открыл бутылку с минералкой, но привкус уже въелся в язык. Это началось три дня назад, вместе с исчезновением записки от жены. Простой листок в клетку, на котором она карандашом нацарапала, куда запропастилась. А теперь вот эта вонь, будто кто-то принёс в квартиру ведро болотной жижи.
Сосед снизу, вечно пьяный сантехник дядя Коля, только развёл руками – трубы, мол, старые, чего вы хотели. Но запах усиливался, становясь почти осязаемым, тяжёлым. По вечерам в трубах начинало что-то урчать, булькать и шлёпаться, словно по ним плыл огромный, неповоротливый зверь. Я ставил ведро в раковину, ловил эти звуки, и по спине бежали мурашки. А вчера, в полвторого ночи, из слива в ванной донёсся тихий, влажный вздох.
Развитие со ставками
На второй день я полез под раковину, открутил сифон. Оттуда не вылилось ни капли, лишь пахнущий илом воздух ударил в нос. Внутри, на холодном металле, лежал мокрый, разбухший обрывок бумаги. Не тот, что я искал, а клочок от старой открытки с розовым аистом, несущим ребёнка. «Поздравляем!» – было выведено синими чернилами, расплывшимися от сырости. Я сидел на холодном кафеле и не понимал, откуда это. Мы с Леной не отмечали рождений, детей у нас не было. Трубы под раковиной глухо звякнули, будто по ним провели скребком.
Запах пруда теперь стоял во всей квартире. Я перекрыл воду на стояке – не помогло. Он шёл из пустых, сухих труб, поднимался из сливных отверстий. Соседка напротив, Марья Ивановна, пожаловалась, что у неё в унитазе что-то плещется, хотя бачок пустой. Я спустился в подвал, освещая путь телефоном. В полумраке, среди паутины и теплотрасс, нашёл свой стояк. Он был холодным и сухим. Но на бетонном полу под ним лежала лужица мутной воды, а в ней – ещё один клочок открытки. На этот раз с цифрой «4». Сердце упало. Четвёртый подъезд. Четвёртый этаж. Наша квартира.
Мини-клиффхэнгер 1
Я поднял голову и услышал над собой громкий, сочный хлюп, будто огромное мокрое тело перевернулось в тесноте трубы прямо надо мной, и следом тихий, детский плач, который не должен был доноситься из канализации.
Мини-клиффхэнгер 2
Вернувшись, я обнаружил на зеркале в прихожей запотевший, расплывающийся отпечаток – не ладони, а какой-то широкой, мясистой ласты, и понял, что кто-то или что-то уже было здесь, пока меня не было, дышало на стекло.
Финал-твист
Я не выдержал и вызвал аварийку. Приехали два мрачных мужика, стали спускать меня в подвал. «Вот ваш стояк, – ткнул один фонарём. – И ваш отвод на четвёртый этаж. Смотрите». Труба была старая, чугунная. И на её боку, у самого пола, зияла аккуратная дыра, просверленная неделю назад, когда Лена затеяла ремонт, чтобы перенести раковину. Дыру эту временно заглушили тряпьём. «А эта тряпка у вас, видать, выпала, – буркнул второй, поднимая с пола мокрый, грязный комок ткани. – И вас затопило. С первого по третий». Я посветил в отверстие. Оттуда пахло нашим прудом. И на самом дне трубы, в иле, лежала та самая, истлевшая записка Лены. И тут я всё понял. Не дети. Никогда не было детей. Это Лена, перед тем как уйти, купила тест. Он оказался положительным. Она написала записку, но не отдала. Видимо, передумала, порвала и смыла в раковину. А та старая открытка… Её, наверное, смыли ещё предыдущие хозяева. Всё это годами копилось в заторе перед старой заглушкой. А когда её убрали, всё хлынуло наружу. Вода, память, чужие надежды. Булькающий, неподъёмный груз, который наконец всплыл. Бегемотиха. Я отшатнулся от трубы. В ушах стоял тихий, навязчивый плеск.
