Дождь только что закончился, оставив после себя тяжёлую, мокрую тишину. Я стоял у вольера с гориллами в опустевшем зоопарке, ожидая Лену. Мы должны были встретиться здесь, чтобы наконец-то поговорить, но её всё не было. Воздух пахнет влажной землёй и листвой, а от большой самки по имени Майя исходит почти осязаемое спокойствие. Она сидит, прислонившись спиной к скале, и смотрит куда-то поверх моей головы, на прорезающиеся сквозь тучи лучи солнца. Её огромные, похожие на человеческие, руки лежат на коленях. В этой тишине моё собственное ожидание кажется самым громким звуком на свете.
Я достал телефон, чтобы проверить время – без новых сообщений. Пятнадцать минут позже условленного часа. В голове уже начали роиться старые, изматывающие мысли: а не передумала ли она? Может, это её способ мягко дать понять, что всё кончено? Я отгонял их, глядя на Майю. Она вдруг подняла голову, следила за чем-то невидимым для меня в небе, а потом медленно, очень осознанно сложила свои тёмные ладони лодочкой, будто поймала последний луч солнца, уходящего за тяжёлые тучи. Это было так странно и похоже на какой-то ритуал, что я на мгновение забыл о своей тревоге.
И вдруг я понял, что не просто жду, а застыл в той же позе, что и горилла – сжав кулаки в карманах старой куртки. Внутри всё закипало. Годы молчания. Года я отмалчивался, соглашался, кивал, боясь разрушить шаткое равновесие нашего брака. Боясь, что одна неверная фраза – и всё рухнет. А ведь рушилось и так, медленно и тихо, как этот осенний вечер. Я боялся её тишины, её усталого взгляда, которым она меня иногда провожала. Боялся, что мои слова уже ничего не изменят, а только поставят жирную точку.
За спиной хрустнула гравийная дорожка. Я обернулся, ожидая увидеть Лену, но это был только сторож, торопливо шедший к выходу, погромыхивая ключами. Парк закрывался. Сердце упало. Значит, она точно не придёт. Это и был тот самый страх – окончательный, бесповоротный ответ без слов. Я посмотрел на часы: прошло уже сорок минут. Тучи снова сгущались, обещая новый ливень. И в этот миг горилла, всё ещё сидевшая в своей созерцательной позе, медленно повернула ко мне голову. Её умный, глубокий взгляд упёрся прямо в меня, и мне показалось, что в нём нет ни капли животного – только бесконечная, усталая человечность. И тишина.
Я выдохнул и потянулся за телефоном, чтобы сделать последний, бессмысленный сейчас звонок. Рука дрогнула, и аппарат выскользнул из пальцев, ударившись о чугунную ограду. Экран погас, по стеклу поползла паутина трещин. Вот и всё. Символично. Я почти физически ощутил, как обрывается последняя ниточка. Поднял голову – горилла по-прежнему смотрела на меня. И тогда из груди вырвалось то, что годами давило на рёбра, горлом подкатил ком, и я прошептал в мокрый воздух, обращаясь к ней, к себе, к пустоте: «Я так устал бояться. Я не хочу больше молчать».
Из-за поворота аллеи, заливаясь тревожной сиреной, вырулила машина зоопарка, а из открытого окна пассажирской двери донёсся сдавленный крик: «Сережа! Прости! Машину забрали на штрафстоянку, телефон сел… Я бежала…» Лена, растрёпанная, запыхавшаяся, с размазанной тушью, вывалилась из кабины, даже не дав ей остановиться. Она замерла в метре от меня, вся в гравийной пыли и начинаяющемся дожде, и я увидел в её глазах не усталость и не раздражение, а точно такой же животный, всепоглощающий страх – страх меня потерять. И я понял, что все эти годы мы боялись одного и того же, просто молчали об этом, как две немые гориллы в соседних вольерах. А Майя, отвернувшись, методично жевала стебель сельдерея – её работа была сделана.
