Содержание
Солнце за окном было осенним, жидким, оно не грело, а только слепило. Свет падал на пылинки, кружащие в воздухе, превращая комнату в большой аквариум с мутной водой. Лина сидела на полу, прислонившись спиной к дивану, и пыталась дышать. Вдох – на четыре счета, выдох – на восемь. Но внутри, вместо тишины, стоял один сплошной гул, похожий на звон в ушах после слишком громкого концерта. Гул пустоты, которую оставила мама.
Её не было три месяца. Рак забрал быстро, почти молниеносно, оставив после себя лишь тихую трёхкомнатную квартиру, пахнущую лекарствами и тоской, и это ощущение, будто у тебя ампутировали часть души, а на место просто пришили вату. Медитация была последней попыткой найти хоть какой-то просвет, зацепиться за что-то, кроме боли.
Часть первая: Тихий голос в тишине
В детской, нетронутой с её отъезда в больницу, на комоде всё ещё стояла плюшевая сова – подарок на семилетие. Лина не решалась убирать эти вещи, будто тронув их, она окончательно стирала маму из этого мира. Сегодня ей вдруг захотелось завести старый кассетный диктофон, валявшийся на антресолях. Мама любила записывать свои мысли, птиц за окном, смех Лины в детстве. Нашла коробку с кассетами, на одной из них, без опознавательных знаков, было криво написано шариковой ручкой: «Для Л.».
Запись для Л.
Она вставила кассету, нажала play. Сначала была лишь тишина, прерываемая шипением плёнки. Лина закрыла глаза, вернувшись к дыхательным упражнениям, пытаясь слиться с этой тишиной. И тогда это началось. Тихий, беззвучный смешок, переходящий в откровенный, почти истерический хохот. Женский голос, незнакомый, сиплый и полный какой-то дикой радости, прошептал прямо в тишине её медитации: «Снова здесь? Я же говорил. Она та, кто уже приходил. Не уймётся. Никогда не уймётся».
Лина дернулась, словно от удара током. Она выронила диктофон, плёнка выскочила, бесконечно удлиняясь и путаясь. Сердце колотилось где-то в горле. Это был не мамин голос. Это было что-то другое. Что на самом деле хранила эта кассета? И что значит «та, кто уже приходил»? Она чувствовала не страх, а жгучую необходимость докопаться. Это было похоже на крючок, зацепившийся где-то глубоко внутри.
Она позвонила тёте Ире, маминой сестре. Та уговаривала её выбросить кассету, сходить к психологу, говорила, что горе играет с сознанием злые шутки. Но Лина уже не могла остановиться. Решение созрело мгновенно, твёрдо и бесповоротно. Она должна была идти в это прошлое, в этот странный шёпот из ниоткуда.
Часть вторая: Тени за стеклом
Тётя Ира жила на другом конце города, в хрущёвке, пропитанной запахом котлет и старого паркета. Она открыла дверь, увидела Лину и без слов обняла её. В её объятиях пахло тем же, чем и в детстве – ванилью и чем-то аптечным.
Полуправда из прошлого
– Кассета? – Ира нахмурилась, разливая чай. – Да, твоя мама в молодости чудила. Ходила на какие-то сеансы к экстрасенсам, увлекалась эзотерикой. Потом бросила. Говорила, что наткнулась на что-то… липкое. Но это же было давно, ещё до твоего рождения. Наверное, запись с какого-нибудь сеанса. Выбрось, правда.
Лина не стала спорить, но слово «липкое» засело в мозгу. Она выпытала у тёти имя – некая Маргарита Степановна, которая тогда водила маму «по этим делам». Адреса не было, лишь примерный район да прозвище – «Рита-ясновидящая». Поиски в интернете ничего не дали. Пришлось ехать в тот район и показывать сохранившуюся фотографию мамы молодой местным старожилам у подъездов.
Старушка у ларька с газетами вдруг оживилась: «А, это к тёте Рите что ли? Она давно померла. А дочка её, Светка, тут неподалёку живёт, вон в том жёлтом доме. Только осторожнее, барышня, она… странная». Адрес был. Лина поехала, чувствуя, как сердце стучит чаще. В подъезде пахло сыростью и варёной капустой. Дверь открыла худая женщина с уставшим лицом. Увидев фото, она попыталась захлопнуть дверь.
Скрытый узел
– Отстаньте! Я ничего не знаю про вашу мать! – её голос дрожал. Но в щель между дверью и косяком Лина увидела на комоде в прихожей ту самую плюшевую сову, точную копию маминого подарка. Слишком странное совпадение. Она отступила, сделала вид, что уходит, и затаилась за углом дома. Через полчаса Светлана вышла, озираясь, и быстрыми шагами направилась к остановке. Лина – за ней.
Они сменили два автобуса, выехали на окраину города. Светлана шла по пустынной улице, застроенной гаражами, и наконец свернула к одному из них. Лина притаилась за соседним. Она услышала, как скрипит ржавый замок, а потом – отчётливый запах гари. Светлана что-то жгла в железной бочке. Лине удалось подобраться ближе. В пламени полыхали старые тетради, письма, и среди всего прочего – фотография. Её мамы. И та самая кассета, её корпус плавился в огне.
Это было уже слишком. Лина поняла, что если сейчас не подойдёт, всё пропадёт навсегда. Она перестала скрываться и вышла из-за угла гаража. Шаги по щебню прозвучали как выстрелы. Светлана резко обернулась, её глаза расширились от ужаса.
Часть третья: Правда у гаражей
– Что вы делаете? – голос Лины дрожал, но не от страха, а от ярости. – Это же её вещи!
Светлана отшатнулась к гаражу, загородив собой бочку. Её лицо исказила гримаса. – Вы… вы такая же, как она! Лезете, куда не просят! Не понимаете, когда вас не хотят видеть!
Признание в огне
Она говорила срывающимся, сиплым шёпотом. И Лина вдруг узнала его. Это был тот самый голос с записи. – Это вы… на кассете. Что значит «та, что уже приходила»?
Светлана дико засмеялась. – Ваша мамаша приходила к моей, за «духовным очищением». А потом увела у неё мужа, моего отца! На год! Потом он, конечно, вернулся, но ничего уже не было прежним. Мать моя с горя и запила, потом руки на себя наложила. А ваша – пришла потом, каяться, принесла эту дурацкую сову в подарок мне, ребёнку. И запись эту оставила, с своими оправданиями. А я её переписала, поверх её нытья… вставила свой ответ. Чтобы знала. Чтобы помнила, что сделала.
Лина смотрела на неё, и кусочки пазла с треском вставали на место. Не мистика. Не потустороннее послание. Просто старая, ядовитая обида, сохранённая на плёнке. Мамина вина, о которой Лина не знала. Мамина попытка загладить вину, которую не приняли.
Приехала полиция – кто-то из соседей по гаражам вызвал наряд. Светлана не сопротивлялась, она была опустошена своим признанием. В гараже нашли дневники её матери, письма, подтверждающие эту историю. Уродливую, бытовую, человеческую.
Прощание с тишиной
Через неделю Лина пошла на кладбище. Она принесла с собой тот самый диктофон и кассету с обгоревшим краем. Она не стала её слушать. Она закопала его у маминого памятника. Не как часть мамы, а как часть той боли, что она невольно причинила, и той боли, что мучила другую семью долгие годы.
Она стояла и смотрела на холодный гранит, и внутри по-прежнему болело. Но теперь это была другая боль – осознанная, принятая. Она поняла простую и страшную вещь: самые близкие люди – это целые миры, и мы никогда не узнаем всех их дорог, все их тропинки и все тупики, в которые они заходили. И любовь – это не обязанность обелить их память, а возможность принять их целиком, со всеми тенями, что они отбрасывали.
Солнце уже почти село. Гул внутри стих, сменившись тихой, печальной ясностью. Она развернулась и пошла прочь, оставляя прошлое там, где ему и было место.
