Всё началось с чернильного пятна на потолке. Я заметила его, протирая пыль с карниза, – маленькое, фиолетово-сизое, похожее на спящего кальмара. Странно, ведь ремонт делали всего год назад. В тот же вечер я разбила свою любимую кружку, ту самую, с усатым осьминогом, а на следующий день пришло письмо от Артёма. Не электронное, а настоящее, на плотной бумаге, пахнущее типографской краской и старыми обидами. Он писал, что будет в городе проездом и хотел бы встретиться. Последнее, чего я хотела.
Пятно над головой за неделю расползлось в причудливое облако, став точной копией туманности на старой астрономической открытке, что валялась у меня в столе. Оно, это облако, будто дышало, чуть заметно пульсируя по вечерам. Я звонила управляющему, но он, потыкав шпателем в штукатурку, лишь развёл руками: протечки нет, сырости нет, фантазирую я. А чернильный осьминог на потолке тем временем обзавёлся ещё одним щупальцем. Я начала просыпаться ночью от ощущения, что за мной наблюдают, и каждый раз взгляд упирался в этот тёмный, мерцающий силуэт над кроватью.
Встреча с Артёмом в кафе была тягостной. Он говорил о прошлом, о наших старых спорах про искусство и космос, а я не могла отвлечься от мысли о пятне, растущем у меня дома, словно живое существо. Он спросил, помню ли я наш последний разговор, тот, где я в гневе сравнила его упрямство с тупой скалой, а свой уход – с манёвром кальмара, пускающего чернила, чтобы скрыться. Я промолчала. Вернувшись, я обнаружила, что пятно стало почти чёрным и заняло пол-потолка. От него теперь пахло озоном, как после грозы, и йодом. По стенам поползли тонкие, едва заметные трещинки, складывающиеся в узоры, напоминающие древние звёздные карты.
Я боялась, что это всё – моё больное воображение, последствия стресса и невысказанных извинений. Страх сойти с ума становился навязчивым, липким, как те самые чернила. Но ещё больше я боялась, что это как-то связано с письмом Артёма, что это физическое воплощение моей старой лжи и гордости, материализовавшейся и готовой поглотить меня вместе с квартирой. Я металась, пытаясь найти логичное объяснение, но его не было. Только тихий шелест осыпающейся штукатурки по ночам.
Запутавшись окончательно, я в отчаянии полезла в интернет, ища хоть что-то про плесень, которая пахнет морем и рисует созвездия. Вместо этого я наткнулась на астрологический блог, который мы когда-то читали с Артёмом для смеха. На главной странице – информация о транзите Меркурия. Планета, отвечающая за коммуникации, входила в ретроградную фазу. Автор статьи предупреждал: старые связи напомнят о себе, возможны технические и коммуникативные сбои, а все невысказанные слова потребуют выхода. И был там совет – писать важные извинения лучше всего в первый час после захода солнца в день, когда Меркурий пересекает диск Солнца. Я машинально посмотрела на дату. Это было сегодня.
Солнце уже садилось, окрашивая комнату в багрянец. Я достала телефон, чтобы написать Артёму. Руки дрожали. Я подняла голову, чтобы собраться с мыслями, и замерла. Чернильное облако на потолке светилось изнутри, как экран. На его фоне чётко проступили силуэты – два человека в кафе, наш вчерашний разговор. Я видела себя со стороны, своё сжатое, недовольное лицо, его усталые глаза. И я услышала свои же тогдашние, несказанные вслух мысли: «Прости. Я была не права. Я просто испугалась». Пятно было не кальмаром. Оно было моим собственным чернильным следом, моей невыплеснутой эмоцией, которая, застряв здесь, в момент того старого скандала, наконец материализовалась, чтобы я увидела себя настоящую. Я тут же отправила сообщение: «Артём, прости. За всё». Свет на потолке погас. От облака остался лишь лёгкий сизый налёт, как память. Ответ пришёл почти мгновенно: «Я знал, что ты это скажешь. Именно сегодня».
